Свято-Покровский Голосеевский монастырь

       
        О духовных «содругах» – преподобных Иосифе Волоцком и Ниле Сорском
       
        Преподобный Иосиф (в миру Иоанн Санин; 1439/40–1515) уже в восьмилетнем возрасте был отдан родителями для обучения и духовного воспитания в Крестовоздвиженский монастырь в городке Волок на Ламе. Лет двенадцати его вернули домой, но вскоре он тайно ушел сначала в пустынь близ Твери, а затем по совету опытного старца перебрался к известному тогда своей духовной строгостью преподобному Пафнутию Боровскому, который и постриг его в 1460 году в монахи.
       
        На своем иноческом пути Иосиф уже изначально проявил себя как твердый, склонный к подчеркнуто уставному благочестию и последовательно аскетичный монах.
       
        Однако при всей своей внутренней сосредоточенности на монашеской аскезе Иосиф отнюдь не был лишен живого человеческого чувства любви к ближним, проявление которой во всех сторонах христианского бытия он всегда осознавал как личный моральный долг. В первую очередь именно в этом и следует искать истоки его постоянной устремленности, вслед за преподобным Пафнутием, к общественному служению – к помощи сирым, убогим, больным или же голодавшим во время неурожаев крестьянам.

И что вовсе не типично для иноков, чаще всего стремившихся полностью оборвать все свои связи с прошлой, мирской жизнью, в том числе и с родными и близкими, преподобный Иосиф, судя по его «житию», некоторое время явно был мучим мыслями о своих одиноких и по старости беспомощных родителях. В конце концов, не выдержав этой душевной тревоги, он обратился за советом к преподобному Пафнутию. Тот, видя, что его ученик имеет «великое по Бозе усердие и крепкий и непоколебимый ум» и что «не вредит его материна любовь» – как это бывало присуще «обычно маломощным», – «повеле ему о них попечение имети, старости ради и немощи, отца веля в монастырь к собе взяти»[1]. В результате мать Иосифа по его совету приняла монашество в соседней Власиевской обители, а отца он взял к себе в келью, постриг его в иноки с именем Иоанникий и ухаживал за ним, «кормя его своима рука», поскольку тот был «в велицей немощи и во ослаблении рукама и ногама»[2]. Иосиф стал для отца и старцем, и учителем, и слугой, и «подпорой», «от уныниа утешая, чтяша Божественная Писания»[3].

Как вспоминает один из составителей «Волоколамского патерика», престарелый родитель с благодарностью «глаголаше» Иосифу: «Что ти воздам, чадо, Бог тобе воздасть мзду, ради трудов твоих; не аз тобе отец, но мне отец ты еси – и в телесных, и в духовных»[4]. В скромной иноческой келье можно было воочию видеть «Божии любви исполнение: сын тружаяся, а отец слезами и молитвою спомагая. И тако поживе лет 15, отцу служаше, и старцева (то есть преподобного Пафнутия. – д. Г. М.) слова не преступая во всем»[5].

Наблюдая за упорными трудами Иосифа и реальными проявлениями его любви и послушания, Пафнутий однажды заметил: «…сей после нас свой монастырь поставит, не менее нашего»[6].

Подобным образом Иосиф пробыл в послушании у старца Пафнутия 18 лет. Перед кончиной старец повелел братии «у державного государя просити старца Иосифа на игуменство»[7]. Великий князь Иван III просьбу иноков удовлетворил.

Так Иосиф стал игуменом Боровского монастыря. Стремясь к устроению в нем общежительного жития, он вскоре посетил Кирилло-Белозерскую обитель для ознакомления с действовавшим в ней строгим «общежитным» уставом. И все же ввести кирилловский устав в Боровском монастыре Иосифу не удалось: многие иноки хотели жить здесь «особно». Тогда в 1479 году он основал под Волоколамском, как бы выполняя тем предсказание преподобного Пафнутия, собственную обитель – по типу Белозерской – с деревянным храмом в честь Успения Божией Матери.

Иосифо-Волоцкий монастырь со временем стал образцовым не только в духовном, но и в культурном отношении, постепенно превратившись в своеобразную церковную академию той поры: здесь переписывали книги и летописи, писали иконы, а здешняя библиотека считалась одной из богатейших на Руси. В 1485–1487 годах Иосиф воздвиг в обители белокаменный Успенский собор, к сожалению, не сохранившийся; на его месте ныне стоит изящный собор конца XVII столетия[8].

Монастырю покровительствовали и местный князь, и великий князь Московский, и архиепископ Новгородский Геннадий († 1505), поскольку удельный Волоколамск тогда еще подчинялся новгородским святителям. Все это способствовало не только дальнейшему устроению в обители нормальной монашеской жизни и ее относительно спокойному и благообразному течению, но помогало и ее экономическому процветанию. Последнее давало возможность волоцкому игумену уделять особое внимание христианской благотворительности. Как уже упоминалось выше, в неурожайные годы преподобный Иосиф неизменно, продолжая традицию старца Пафнутия, помогал голодавшим: в монастырской трапезной ежедневно кормилось до 600–700 человек.

Преподобный Иосиф отличался не только необычайно волевым характером и трезвым, практичным умом, но и склонностью к «книжной мудрости», в силу чего нередко поражал слушателей весьма большой по тем временам начитанностью. Как говорит Досифей Топорков – автор надгробного слова, посвященного волоцкому подвижнику, Иосиф «держал Священное Писание памятью на краю языка»[9], что особенно проявлялось в его проповедях и при написании собственных литературно-богословских трудов. В историю древнерусской религиозной мысли преподобный вошел как автор известного «Просветителя»[10] – книги в жанре слов, посвященных главным образом обличению распространившейся на рубеже XV–XVI столетий в Новгороде и Москве так называемой «ереси жидовствующих» (то есть, с учетом тогдашней лексики и говоря современным языком, «иудействующих»).

Приверженцы этого движения признавали только ветхозаветную часть Библии, в согласии с доктриной иудаизма отбрасывая всю систему христианских новозаветных ценностей: евангельское учение о Боге-Троице, саму Церковь, священство, богослужения, церковные таинства и иконы. Истинное богопознание они заменяли «лукавой зодией» – астрологией.

Мало того что еретики (порой пусть и справедливо обличая отдельные пороки некоторых недостойных христиан) разлагали древнерусское общество в целом, отметая внутреннюю правду христианского мирочувствия, при этом они к тому же допускали и беспримерные кощунства, цинично попирая религиозные святыни народа.

Как сообщают литературные источники, «еретики новгородские не только истребляли кресты и иконы, но выдумывали различные способы оскорбления этих священных предметов: кусали их, бросали в скверные места, спали на иконах и мылись на них, обливали их нечистотами, навязывали кресты воронам на хвост»[11]. Через некоторое время ересь проникла и в Москву, получив там известную поддержку даже при дворе великого князя. Более того, тогдашний митрополит Московский Зосима стал тайно исповедовать это еретическое учение, пока в конце концов его не обличили в неправославии, лишив святительского сана, «яко злобесного волка».

Живое народное чувство благоговения перед святостью Православия было всем этим глубоко уязвлено и унижено, и потому понятно, что в те – весьма крутые – времена общество и расправилось с еретиками достаточно сурово. После осуждения их Московским Собором 1503 года некоторых из них даже казнили.

В «идейно-теоретическом» же, богословском отношении ересь подверглась полному разгрому именно на страницах «Просветителя», где преподобный Иосиф подробно разобрал основные заблуждения жидовствующих и ответил на многие из возникавших в их среде вопросов сугубо богословского характера.

Постоянно поддерживал его в борьбе с еретиками и архиепископ Новгородский Геннадий, также довольно просвещенный для своего времени инок, известный нам как составитель полного русского списка так называемой Геннадиевой Библии, чей текст впоследствии лег в основу печатной Острожской Библии (1581) знаменитого типографа-«первопечатника» Ивана Федорова.

«Просветитель» Иосифа вошел также и в историю православной культуры – как первая попытка в богословии Древней Руси систематизировать для отечественного читателя православное учение об иконе и почитании святынь: в эту книгу Иосиф включил знаменитое «Послание иконописцу» (в трех Словах о почитании святых икон)[12].

Одновременно с обличением приверженцев новгородско-московской ереси преподобный Иосиф высказал в «Просветителе» (в его седьмом слове) и свои основные жизненные принципы, в которых был воспитан старцем Пафнутием и которые отражали в себе идеальный духовный образ христианина вообще – как он понимался тогда на Руси.

Вот некоторые из простых и ясных строк волоцкого подвижника: «Будь праведен, мудр, печальных утешитель, нищих кормитель, странников приемник, поборник обидимых, умилен к Богу, к людям приветлив, терпелив в напастях, недосадитель, щедр, милостив, в ответах сладок, кроток, не стремись к славе, будь нелицемерен, чадо Евангелия… незлатолюбив… будь смиренен, долу поникая, ум простирая к небесам… мало говори, а больше размышляй… трудись руками, за все благодари, в скорбях терпи, ко всем имей смирение, храни сердце от лукавых помышлений, не испытывай жизни ленивых, а поревнуй житию святых… еретика человека отвращайся… Беседуя с нищим, не оскорби его…»[13] Или: «Всякому, созданному по образу Божию, головы своея поклоняти не стыдись, старшего почитать не ленись и старайся упокоить его старость, сверстников своих мирно встречай, меньших себя принимай с любовью… имей пристанища тихие, монастыри и дома святых, к ним прибегай, поскорби с ними, утешь их в нищете; если что имеешь в доме своем потребное, принеси им – ибо все это в руце Божии влагаеши»[14].

Безусловно, все эти поучения не оставались и для самого Иосифа лишь отвлеченной дидактикой – подобные черты духовно-гармоничной человеческой личности вполне могут быть приложены и к нему самому – вспомним хотя бы о его христианском отношении к собственным родителям.

Будучи в политическом отношении сторонником сильной единодержавной власти Московских князей, Иосиф в то же время стремился укрепить и независимость Церкви, одним из необходимых условий чего являлась ее экономическая самостоятельность. Поэтому, в отличие от известных «заволжских» старцев, он последовательно выступал за возможность для монастырей церковного владения собственными селами и землей, что было вполне естественно для средневековой системы хозяйствования.

Если тогдашние «заволжцы», во главе с другим великим подвижником – преподобным Нилом Сорским (1433–1508), предпочитали вести тихую отшельническую жизнь в небольших северных пустыньках, стараясь избегать лишних экономических забот, то сторонники преподобного Иосифа стремились к деятельной общественной роли монастырей – к выполнению больших программ социальной помощи, к активной просветительской деятельности. Ученики и последователи волоцкого игумена были более обращены к самым широким слоям древнерусского общества, к «миру», христианским светом для которого, в меру своих сил, они и пытались стать.

(продолжение следует)