Церковь в эпоху от гонений Деция до начала гонений Диоклетиана.
В 250 году император Деций издал декрет о преследовании христиан. Новые гонения обрушились на Церковь после длительного затишья и поэтому оказались особенно болезненными. Александрийский святитель Дионисий рассказал о том, что произошло с ним в правление Деция, в письме, адресованном Герману, которое приводит Евсевий Кесарийский: «Когда при Деции объявлено было гонение, Сабин в тот же час послал фрументария разыскать меня; я четыре дня сидел дома, ожидая прихода фрументария, а тот кружил по всей окрестности, выслеживая меня по дорогам, рекам, по полям, где, подозревал он, я прячусь или разгуливаю. Как пораженный слепотой, он не смог найти дом, да и не верил, что я сижу дома, когда меня преследуют. С трудом через четыре дня, когда Господь велел мне уйти и чудесным образом уготовал путь, я, и мои слуги, и многие братья – все вместе мы отправились»[1].
В пути Дионисий и его спутники были схвачены, но когда об их аресте узнали люди, пировавшие на свадьбе в ночное время, они бросились на выручку, хотя, судя по их дальнейшему поведению и по тому, что они были совершенно неизвестны святителю, едва ли они принадлежали к Церкви, так что отношение к христианам со стороны простого народа существенно изменилось за два столетия, прошедших со времен Нерона. Эти люди, как пишет далее святитель, «догнав нас, радостно закричали. Воины, охранявшие нас, тут же убежали, а они обступили меня; я же как был, так и лежал на голых носилках. И я – видит Бог – принял их сперва за разбойников, которые нас разденут и ограбят. Я сидел на своем ложе голый, в одной рубахе; остальная одежда лежала около меня, им я и протянул ее. Они же велели мне встать и как можно скорее уходить. И тогда, поняв, зачем они пришли, я стал криком просить и молить их уйти и нас оставить. Если же хотят они мне добра, то пусть предупредят взявших меня и сами отрубят мне голову. Пока я это выкрикивал… они силой меня подняли. Я навзничь упал на землю, но они потащили меня за руки и за ноги. Они… взвалили меня на спину, вынесли из этого городка и увезли, посадив на осла»[2].
В письме к епископу Антиохийскому Фабию, преемнику скончавшегося в узах святого Вавилы, Дионисий рассказывает о мученических подвигах христиан из Александрии, одни из которых подверглись преследованиям еще до издания эдикта Деция, а другие уже на основании этого эдикта. Старца Юлиана, Крониона, по прозвищу Енус, Епимаха и Александра сожгли в негашеной извести; Вису, египтянина Немезиона и святую деву Аммонарию обезглавили после пыток; старицу Меркурию и многодетную мать Дионисию усекли мечом, не подвергая предварительно мучениям; Макария заживо сожгли. В своем письме Фабию Дионисий рассказывает также о 15-летнем отроке Диоскоре, который «вызвал общее восхищение и удивил судью умными ответами на его убеждения; он отпустил отрока, сказав, что он, считаясь с его возрастом, даст ему отсрочку для раскаяния»[3]. Самого епископа Дионисия спасли от гонителей против его собственной воли. Святитель Григорий Неокесарийский ушел тогда в пустынные места вместе со своей немногочисленной паствой.
После относительно безопасного существования в правление Северов и при Филиппе Арабе многие христиане привыкли к мирной жизни, духовно расслабились и не выдержали испытаний. При прежних гонениях число павших никогда не было столь значительным, как в правление Деция. В уже цитированном письме Фабию Антиохийскому Дионисий Александрийский рассказал о поведении малодушных. После издания эдикта, пишет он, «все притаились. Многие видные люди явились сразу: одни из страха; магистраты – повинуясь своим обязанностям, некоторых тащили близкие. Вызванные по имени подходили к нечистым жертвам, одни – бледные и дрожащие, словно не они собрались принести жертву, а сами шли как жертвы на заклание. Толпа, стоявшая вокруг, осыпала их насмешками: явные трусы, они боялись и умереть, и принести жертву. Другие быстро, с готовностью подходили к жертвеннику, развязностью своей подтверждая, что никогда и не были христианами… Из тех, кто был схвачен, одни даже пошли в тюрьму, и кое-кто долго просидел в заключении, но затем они отреклись, не представ еще даже перед судом; другие некоторое время терпели пытки, но терпеть дальше отказались»[4].
Многие из принесших идольскую жертву и тем уберегшие себя от казни потом раскаивались в содеянном и просили епископов о принятии их в церковное общение. В своем отношении к падшим Церковь разделяла их по степеням в зависимости от тяжести содеянного греха, применяя по отношению к падшим разные сроки отлучения от причастия святых таин. Самыми тяжкими признавались случаи отречения от Христа до применения пыток, в стремлении избежать их, сопровождаемые собственноручными жертвоприношениями. Таковых дозволялось причастить лишь на смертном одре. С наибольшим снисхождением Церковь относилась к тем, кто, раскаявшись в совершенном падении, открыто исповедали себя христианами, подверглись за это пыткам и, выдержав их, остались живы и просили епископа о принятии в общение. Наконец, особую категорию падших составили так называемые либеллатики, которые, по словам В.В. Болотова, «жертв сами не приносили, но только получали от заведующего этим делом чиновника… так называемые libelli, которые удостоверяли, что предъявители их жертвы римским богам принесли и потому от преследования должны быть свободны»[5]. Более извинительными считались те, кто «не выправляли даже этих фальшивых свидетельств, но посредством подарков или влиятельных связей добивались того, чтобы их имена в их отсутствие вносились в списки тех, которые совершили жертвоприношение. Это были так называемые acta facientes»[6].
Священномученик Киприан счел тогда благоразумным удалиться из Карфагена, чтобы продолжать духовное окормление своей общины из изгнания чрез адресованные ей послания. По отношению к падшим он обнаруживал икономию, принимая раскаявшихся в отречении от Христа, и в особенности либеллатиков, через покаяние. Между тем некоторые из пастырей считали, что падшим вовсе нет прощения или что простить их может лишь Сам Господь, Которого они предали, и отказывали им в принятии в общение. Отвергая столь крайний ригоризм, священномученик Киприан писал: «Какая насмешка над братскими чувствами, какая жалкая уловка для несчастных: увещевать их к удовлетворению за грехи покаянием – и отказывать в исцелении по удовлетворении, говорить нашим братьям: плачь и лей слезы, воздыхай и дни и ночи, прилагая все усилия омыть и загладить твой грех, – но после всего этого ты все-таки умрешь вне Церкви»[7].
Карфагенский пресвитер Новат и диакон Феликиссим, уже раньше выходившие из повиновения своему епископу, на этот раз обвинили его в том, что он проявляет снисхождение к падшим потому, что и сам, бежав из Карфагена, присоединился к их числу. Но одновременно с этим Новат и Феликиссим, особенно последний, стали утверждать, что отрекавшиеся от Христа и кающиеся в своем падении могут-таки получить прощение и быть приняты в общение церковное, но не властью епископа, а чрез мирные грамоты (libelli pacis), если таковые они получат от исповедников, и они, действительно, стали принимать в общение предъявлявших подобные грамоты, не входя в сношения с епископом. Реакцией на подобное самоуправство со стороны святителя Карфагена стало отлучение раскольников.
Параллельные события происходили и в Риме. Там против епископа Корнелия, принимавшего павших в церковное общение, выступил пресвитер Новациан, который стал клеймить Корнелия как либеллатика. Его позиция, однако, в отличие от Новатовской, была предельно ригористической, и он отказывал в принятии в церковное общение всем падшим. Порвав со своим епископом, он обманом добился рукоположения в епископский сан от трех провинциальных епископов Италии и таким образом учинил раскол, который по его имени получил название новацианского. Новациане сами себя именовали кафарами, то есть чистыми, тем самым обвиняя Кафолическую Церковь в том, что она запятнала себя общением с падшими. Новацианский раскол оказался более устойчивым, чем тот, что учинили в Карфагене Новат и Феликиссим, и продержался до VII столетия.
Когда до Карфагена дошли известия о появлении новацианского раскола, святитель Киприан вместе с созванным им Собором безоговорочно поддержал епископа Римского Корнелия. Между тем священномученик Стефан, возглавлявший Римскую Церковь после преемника Корнелия Луция, принимая в общение раскаявшихся новациан, не велел совершать крещение тех из них, кто получил крещение в расколе. Аналогичным образом поступал он и с приходившими в Кафолическую Церковь из других расколов и даже ересей, в этом решительно расходясь со святым Киприаном, в связи с чем между ними состоялась переписка.
Святой Стефан писал Киприану: «Если кто от какой бы то ни было ереси обратится к вам, то да не вводится при этом ничего нового, кроме того, что предано, то есть да совершается над таковым одно возложение рук в знак покаяния, так как и сами еретики всякого обращающегося к ним от другой ереси взаимно не крестят, а только приобщают»[8]. Доводы епископа Стефана против повторного крещения присоединяемых к Кафолической Церкви еретиков уязвимы, в особенности ссылка на практику самих еретиков как на пример для Церкви. Небесспорно и его утверждение, что перекрещивать приходящих от еретиков и раскольников – это новшество. В действительности в разных Церквях существовала разная практика.
И священномученик Киприан не преминул указать на шаткость приводимых Стефаном аргументов. «До такого-то несчастия уничижена Церковь Божия и невеста Христова, что она должна подражать примерам еретиков, – писал он Помпею, включившемуся в обсуждение этой темы, – и христиане должны делать то, что делают антихристы… Брат наш Стефан простер свое жестокое упорство до того, что даже и крещению Маркиана, Валентина, Апеллеса и прочих хулителей Бога Отца вздумал усвоять силу рождать чад Богу»[9]. Сам же Киприан утверждал, что всякое крещение, полученное от еретиков и даже раскольников, безблагодатно, поэтому крестить надо не только приходящих от явных еретиков, но и от схизматиков, в частности и от новациан: «Нельзя и не должно делать исключение для Новациана… Если Церковь, которую любит Христос и которая очищается Его банею, одна, то каким образом тот, кто не в Церкви, может быть любим Христом или очиститься Его банею?.. Церковь одна, а будучи одна, она не может быть и внутри, и вне. Если она у Новациана, то не была у Корнелия. Если же она была у Корнелия, то Новациан не принадлежит к Церкви»[10].
Свои мысли о Церкви, не терпящей никакого нарушения иерархического и соборного единства, святой Киприан высказал в «Книге о единстве Церкви», написанной еще до спора со Стефаном Римским. Это в ней содержится хрестоматийно известное изречение святителя: «Всяк отделяющийся от Церкви присоединяется к жене-прелюбодейце и делается чуждым обетований Церкви… Тот не может уже иметь отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь»[11].
На Карфагенском Соборе 252 года принято было постановление, исключающее возможность присоединения из ересей и расколов без повторного крещения. Однако в своей выработанной на позднейших Соборах дисциплинарной практике Церковь опиралась на идеи, которые в споре со священномучеником Киприаном высказывал святой Стефан, и получившие крещение в расколах, когда они присоединяются к Православной Церкви, принимаются в соответствии с правилами этих Соборов: без повторного крещения, через миропомазание или покаяние. Впрочем, и сам святой Киприан в своих рассуждениях на эту тему избегал ригористических крайностей и в послании Юбаяну он писал: «Но скажет кто-нибудь: что же будет с теми, кои прежде сего, обратившись от ереси к Церкви, приняты были в Церковь без крещения? Господь, по милосердию Своему, силен даровать им прощение и тех, кои, быв приняты в Церковь, в Церкви же и опочили, не лишит даров Церкви Своей»[12]. Обнаруженная святым Киприаном гибкость предотвратила разрыв общения между Римской и Карфагенской Церквями, опасность которого вызывалась разной дисциплиной присоединения крещенных в еретических и схизматических общинах.
Оба святителя, Стефан и Киприан, пали жертвой гонений, развязанных Валерианом. После того как епископ Стефан крестил и потом рукоположил в диакона военного трибуна Немезия, дочь которого, Люциллу, он ранее исцелил, гнев императора обрушился как на трибуна, ставшего диаконом, так и на поставившего его епископа. Немезия и его дочь Люциллу усекли мечом; управляющего их домом Симфрония вместе с обратившимся при виде бесстрашно претерпеваемых ими истязаний другим военным трибуном, Олимпием, его женой Екзуперией и сыном Теодолом сожгли. Тогда же были обезглавлены римские клирики Бон, Фавст, Мавр, Примитив, Калюмниоз, Иоанн, Екзуперанций, Кирилл, Феодор, Василий, Кастел, Гонорат и Тертуллин. Самого святителя Стефана допрашивал Валериан, приговоривший его к отсечению головы. По церковному преданию, император приказал совершить казнь в храме Марса, но когда туда привели мученика, храм начал разрушаться, и палачи в страхе разбежались. Святитель Стефан скрылся в катакомбах, где потом, в начале августа 257 года, он был убит искавшими его преторианцами.
Год спустя, в августе 258 года, император Валериан издал новый эдикт против христиан, по которому предписывалось казнить всех оставшихся твердыми в вере епископов, пресвитеров и диаконов; сенаторов и всадников из числа мирян лишать гражданства и подвергать конфискации имущества, а затем, если они останутся упорными в исповедании Христа, казнить и их; христианок из числа знатных матрон ссылать в отдаленные места, а христиан, состоящих на императорской службе, отправлять на сельские работы в императорские сальтусы. Многие из христиан были по эдикту Валериана приговорены к каторжным работам на рудниках.
Сразу после издания этого эдикта был схвачен и заточен в тюрьму преемник священномученика Стефана Римский епископ Сикст вместе с двумя диаконами Феликиссимом и Агапитом. На пути в темницу им встретился первый из семи римских диаконов Лаврентий. Святитель предсказал ему близкую смерть и велел поторопиться с раздачей церковного имущества нищим. Исполнив повеление епископа, Лаврентий пришел на суд, перед которым предстояли уже Сикст, Феликиссим и Агапит, и доложил святителю об исполнении его поручения, после чего его подвергли аресту. 6 августа епископ Сикст вместе с диаконами Феликиссимом и Агапитом были обезглавлены. Диакона Лаврентия заточили в темницу и подвергли пыткам: его бичевали плетьми с железными крючьями, оловянными прутьями, обжигали кровоточащие раны огнем. Свидетели его страданий воин Роман, а также начальник тюрьмы Ипполит вместе со своими домашними приняли крещение. Мученика Романа усекли мечом. Святого Лаврентия положили на железную решетку, и палачи рогатиной прижимали его тело к жаровне. Обращаясь к мучителям, святой, по преданию, сказал: «Вот, вы испекли одну сторону моего тела, поверните на другую и ешьте мое тело!» Его последние предсмертные слова были обращены к Спасителю: «Благодарю Тебя, Господи Иисусе Христе, что Ты сподобил меня войти во врата Твои»[13]. 10 августа 258 года святой Ипполит похоронил мощи мученика в пещере, а три дня спустя и сам он вместе с другими римскими христианами пролил кровь за Христа.
(продолжение следует)
Протоиерей Владислав Цыпин
