Свято-Покровський Голосіївський монастир

       
        Архимандрит Исаакий (Виноградов)
       
        В 1945 году обстоятельства моей жизни сложились так, что я был лишен самого главного — свободы. Я был осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и отправлен отбывать наказание в Казахстан, в один из лагерей Актюбинской области. Находясь в лагере, я потерял всякую надежду вырваться из этой обстановки. И вот в одну прекрасную ночь я вижу сон: будто в наш лагерь приехал Архиерей. Он приехал для того, чтобы облегчить участь одних, утешить надеждой на освобождение других. Меня будят и говорят, что Архиерей всех принимает, благословляет, и меня требует к себе.
       
        Я быстро встал и побежал, куда мне указали сокамерники. Я был одет в ватную куртку, острижен, и обрит, и, конечно, был совсем не похож на архимандрита. Вхожу в большую комнату, где стоит посредине стол, а за столом сидит величественный благообразный старец с очень большой белой бородой. Глубокие очи смотрят ласково, сочувственно и умно. Характерны брови, выступающие вперед седыми кустиками. Голос очень приятный, баритональный бас. И он сразу говорит мне:

— А, отец архимандрит! Подходите, подходите! Мы о Вас думаем. Не унывайте, дорогой, потерпите немного и Вы выйдете на свободу, и еще послужите Родине и Церкви Христовой.

Всем подходящим к нему владыка раздавал бумажные образки. Подает он такой и мне со словами:

— Вот на Вашу долю остался этот образок Воскресения Христова. Примите его в знак того, что вы воскреснете отсюда для служения в Храме Божием, — говорит владыка и благословляет меня. (Образок Воскресения был довольно известный: Христос стоит с хоругвью у Гроба, а перед Ним — коленопреклоненный Ангел).

Я не могу вспомнить, что говорил ему в ответ, но когда я проснулся, лицо мое было мокрое от слез.

Сон этот запомнился мне очень подробно и ясно. Он поселил во мне надежду на освобождение, которое чудным образом и произошло через два месяца.

4 мая 1946 года я был освобожден из заключения, и дело мое было прекращено «за неимением состава преступления». Но все-таки на жительство я был определен в г. Актюбинск.

Конечно, в тот момент у меня не было документов ни о моем рукоположении, ни о моем служении, и вообще не было ничего. Я имел только ватник, старые сапоги и брюки. Одежда моя могла вызвать у людей только презрение и отвращение. Но добрые священнослужители и паства г. Актюбинска приняли меня как родного, обласкали меня совершенно незаслуженно с моей стороны, и помогли мне, пока я получил свои священнические документы. Священники рассказали мне, что недавно образовалась Казахстанская епархия, (о чем я не знал), и что во главе ее стоит архиепископ Николай, очень всем понравившийся. Он уже побывал в этом городе и вскоре его ожидают вновь к престольному празднику св. князя Владимира.

И вот, живя в Актюбинске, я служил вместе с местными батюшками, читал на клиросе. Жизнь уже начала радовать меня своими радостями.

Вскоре подошел день приезда архиепископа Николая. Он объезжал тем летом часть своей епархии, к которой принадлежал и Актюбинск.

Приходим на вокзал встречать владыку. Из вагона выходит маститый старец. Можете легко представить мой трепет, когда, увидев его, я узнал в нем того Архиерея, которого видел во сне в заключении. Даже голос его наяву был совершенно такой, какой я слышал во сне. Слезы потекли у меня из глаз, слезы радости и благодарности.

После молебна и обеда владыка Николай подозвал меня и ласково спросил:

— О чем Вы плакали, о. архимандрит, когда встречали меня?

И я рассказал ему свой сон в заключении, который предсказал мне скорое освобождение от уз и возможность служения Церкви.

Владыка долго и подробно беседовал со мной о всей моей жизни. Как часто бывает, в беседе мы нашли много общих знакомых, что очень сблизило нас; оказалось, что мои любимые духовные руководители были его друзьями.

Результатом этой беседы явилось скорое получение мной всех моих документов на право служения в Церкви и дальнейший мой перевод в г. Алма-Ату в непосредственное подчинение владыке Николаю, с которым мы прослужили в мире, согласии и единодушии 8 лет.

***

Владыка Николай прожил жизнь долгую. Из семьи простого псаломщика Екатеринославской епархии, он достиг высшего звания духовного лица Российской Церкви, — сана митрополита.

И сколько бы ни приходилось мне встречаться в жизни с теми, кто был под его властью, под его руководством, все с благодарностью вспоминают своего смиренного наставника.

В ту пору времени моего служения под его началом, о которой я вспоминаю, его епархия была одной из самых больших епархий Русской Православной Церкви.

Для того, чтобы владыка из своего кафедрального города Алма-Аты мог достигнуть некоторых областей своей епархии, нужно было садиться на самолет и лететь, — так он и поступал, неустанно облетая и объезжая в один год одни участки епархии, в другой — другие, — никого не оставляя без внимания.

Воистину праздниками были для каждого прихода посещения владыки. Многие небольшие общины, возникшие уже в послевоенные годы, не имели благоустроенных и, тем более, обширных храмов. И в таких случаях престол выносился в притвор или на паперть, а народ молился во дворе.

Поездки по епархии почти всегда совершались летом, весной или осенью, и поэтому в большинстве случаев проводились именно такие служения на улице, так как никакой храм не вмещал желающих помолиться вместе с дорогим владыкой, которого все любили и глубоко уважали.

После каждой церковной службы он неизменно говорил слово к народу. В его голосе было много отеческой простоты, доброты, и самое обращение его, такое несколько старомодное, как теперь некоторые скажут, но чрезвычайно приятное для слушателей: «Други мои!» — уже располагало к нему сердца слушающих.

При всем том, владыка никогда не заботился о каком-либо величии, присущем его сану, его служению; он умел прекрасно развести кадило, приготовить себе облачение, а при скудости такого вещества, как ладан, сам великолепно готовил его из моченого угля, душистой кулинарной эссенции и смолы хвойных деревьев, которую его помощники собирали в хвойном лесу.

Сослужители владыки иногда как бы ставили ему в укор то, что он мало заботится о своем быте, о пище и одежде.

— Но именно это и дает мне то долголетие, которое является на земле наградой Божией за прожитую жизнь, — отвечает владыка и всегда следовал этим своим правилам — поменьше привлекать к себе заботы окружающих и побольше своей заботы окружающим отдавать.

Владыка был наделен громадной памятью, особую любовь имел к Богослужениям и сам, без всякой помощи совершал ту или иную службу. Обладая хорошим голосом и слухом, будучи прекрасным знатоком церковного пения, он еще в бытность свою студентом Московской Духовной Академии, был регентом любительского студенческого хора.

А как часто у себя в Алма-Ате, стоя на облачальном месте во время прославления Богоматери, при словах: «Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, … сущую Богородицу, Тя величаем», довольно громко напоминал народу: «С поклоном!», сам подавая пример положить поклон. И весь народ привык дружно кланяться вместе с ним.

А я ему, шутя, говорил:

— Владыка, придется в архиерейский чиновник внести этот новый возглас, который доселе еще нигде не встречался.

Он имел дар умилительных слез, особенно плакал при совершении Божественной Литургии, вдохновляясь ее вселенскою широтою: «Еще приносим Ти словесную службу о вселенней…» И он же слезами пастырского сочувствия и человеческого понимания оплакивал грехи каждого из малых сих среди своих пасомых, поддерживая их и спасая в нужную минуту. И, подобясь апостолу любви св. Иоанну Богослову, владыка Николай в последние дни своей жизни часто говорил о любви своей к своим духовным детям, говорил, что мыслит указать на них Богу со словами: «Се, аз и дети, яже ми дал еси». Но для себя все же хотел бы пожить еще годик, два, чтобы достойно приготовиться к смерти.

Почти каждую свою службу владыка Николай сопровождал поучениями, которые, будучи основаны на большом жизненном опыте, выслушивались со вниманием и любовью. Он говорил о нестяжании, — и мы видели и знали его необыкновенную по простоте жизнь, его скромный стол, одежды, знали, как он следует слову Христову «блаженнее есть паче даяти, нежели приимати», знали, сколько добра творит он близким и далече сущим. Он говорил о посте, — и мы знали его строгое, нелицемерное постное послушание. Он горячо умолял не клеветать на ближнего, исправлять его любовью и примером, — и слезы его о наших «невежествиях» устыжали нас. Учил он молиться, — и мы знали, что не было среди нас более усерднейшего богомольца, чем сам владыка. Когда он стоял далеко заполночь на своей келейной молитве в своей скромной монашеской мантии и мы видели неугасающий огонь в его келье, мы знали, а многие с уверенностью говорили: «Ведь это за нас горит пред Богом яркий светильник молитвы нашего первосвященника».

В часы своего досуга владыка нередко раскрывал свою тетрадь и вносил туда свои «нотатки» — о поездках по епархии, об особых службах, бывших в соборе, о том, что им, или другими проповедниками было при этом сказано… Прекрасное, старинное обыкновение!

Владыка был очень уютен в своей домашней жизни. Когда были дни его рождения или Ангела, можно было наблюдать давнее русское хлебосольство.

С утра, после службы, приходило духовенство, за ними служащие епархиального управления и приехавшие поздравить владыку гости. Столы все время возобновлялись, так как уже до самого вечера шли верующие и духовные чада владыки. Читались поздравления, стихи, пелись церковные песнопения.

***

Последние годы своей жизни, владыка, при всей своей крепости, начал прихварывать и быстро утомляться, но старался не пропускать любимых им церковных служб.

Но болезнь сердца взяла свое. 27 июля/ 9 августа, отслужив службу св. вмч. Пантелеимону и придя домой, владыка слег, и уже не вставал с постели.

Лечили его лучшие доктора города, всячески его поддерживали. Когда владыке становилось лучше, он порывался встать, но прежней возможности приехать в собор и отслужить службу он уже больше не имел.

В это время по благословению владыки я взял отпуск и отправился на поклонение святыням Российским в Сергиев Посад, Почаев и Киев.

Когда я был уже в Почаеве и собирался прожить там 10 дней, туда пришла тревожная телеграмма, что владыка чувствует себя плохо и было бы желательно мое присутствие около него. Конечно, я немедленно выехал в Алма-Ату.

Слава Богу, что мне удалось застать его в живых, хотя и весьма слабого. Мы оба были рады встрече.

С его благословения я собрал, кроме себя, еще 6 священников и в один, я бы сказал, прекрасный день мы собрались у ложа владыки и полным чином, со всей торжественностью, совершили над ним Таинство Елеосвящения. Владыка был очень благодарен нам за это дивное таинство, впервые над ним совершенное.

Находясь на одре болезни, владыка грустил, что не имеет возможности молиться в храме, часто говорил: «Вот сейчас в церкви идет служба…» Иной раз придешь его навестить, а он скажет: «Вот и хорошо, что Вы сейчас пришли — я как раз «дослужил» Всенощную до полиелея». Он действительно, по слову Апостола, «непрестанно молился». И когда кто-либо из приходящих к нему думал, что он находится по слабости в забытьи, старец внезапно открывал глаза и говорил обычно: «А я здесь в одиночестве все служу про себя».

Так, и догорая, светился архипастырь молитвенным светом, пел Богу своему, пока жил, и полон был заботами о своей пастве. И хотя окружающие старались уберечь его от внешних, нередко огорчительных, впечатлений, он продолжал всеми и всем интересоваться.

В заботах о том, чтобы окружающие не волновались при виде его слабости, он иногда, собирая остатки своих сил, восклицал для их ободрения мужественным, когда-то столь крепким голосом: «С нами Бог!»

Приходили к нему в видениях покойные уже иерархи — митрополит Евлогий и архиепископ Сергий Казанский, обещая, что владыка скоро будет с ними. Иногда его благословляли преподобные печерские свв. Антоний и Феодосий. Бывало, что представлялись ему видения из прежней жизни в любимой Ниловой пустыни.

Когда наступали воскресные или праздничные дни, он просил кого-либо из священников прийти к себе со Святыми Дарами. И несколько раз мы имели счастье по очереди причастить его и даже неоднократно самую Литургию совершали в его доме и после причащали его Святыми Дарами.

В канун праздника Иверской иконы Божией Матери, Которую владыка особенно любил и даже говорил, что «когда вы похороните меня, то спойте над моей могилой «Благую Вратарницу», он почувствовал себя особенно плохо.

Была моя очередная седмица. Перед вечерним богослужением я зашел к владыке. Он был уже без сознания. Около него, сменяя друг друга, дежурили близкие ему люди.

Подходило время идти в храм. Не хотелось мне покидать владыку, но служба требовала, чтобы я шел.

Я поехал в собор. Но едва произнес первый возглас и вышел на амвон читать ектенью (служили без диакона), как вошли два священника и попросили меня срочно передать служение одному из них. Я догадался, что владыке очень плохо. И уже приехавший за мной на машине секретарь епархии сообщил, что владыка только что скончался, как раз в то время, когда соборный колокол созывал молящихся почтить Благую Вратарницу. Это было точно в тот день, когда десять лет тому назад он прибыл в Алма-Ату на служение Казахстанской епархии.

Мы приехали на квартиру владыки. Небольшая часть духовенства, которому успели сообщить, уже собралась там. Я читал возгласы на облачение архиерея, а остальные постепенно его облачали. Ноги владыки были в трофических язвах, образовавшихся от длительного стояния при богослужениях. Монаху при погребении полагается дать в руки его постригальный крест, но таковой был утрачен владыкой во время его невольных странствований. У меня был крест из Иерусалима, подаренный мне одним из моих друзей на тот случай, если бы мне пришлось кого-либо постригать. Я был счастлив, что мог вложить этот крест в руки владыки.

Всю ночь мы рассылали телеграммы, посылали самолетом краткие письма. Приехал из Ташкента епископ Ермоген, которому было поручено управлять нашей епархией на время болезни владыки.

Более тридцати священников, а главное, огромное множество народа собрались у гроба почившего Святителя. Можно сказать, что «потрясеся весь град» во дни его погребения.

Было бесконечно много желающих нести гроб владыки на своих руках, поэтому колесница, на которой должны были везти гроб, была пуста, а весь путь от собора до могилы, а это почти семь верст, гроб почившего владыки несли на руках.

Пели певчие, пел народ. Проходя мимо врат бывшего Иверско-Серафимовского монастыря, пропели там кондак акафиста иконе Божией Матери «Иверская».

Много речей, хороших и задушевных, было сказано в адрес владыки над его гробом. Много было над могилой пролито горячих слез осиротевших пасомых, ясно ощущавших неповторимость оставившего их отца и богомольца, много прочувствовано и передумано обо всем том, чему учил, к чему вел усопший владыка.

Последними словами, прозвучавшими над его уже засыпанной могилкой в день его похорон были пропетые нами слова кондака акафиста Иверской иконе Божией Матери: «Радуйся, Благая Вратарница, двери райские верным отверзающая». Поздно вечером, когда солнце уже зашло, мы в темноте возвращались домой.

И каждый год на могиле усопшего владыки собираются его духовные чада, его друзья, служат панихиды, вспоминают о нем, — его слова, его поучения. И проверяя этим себя, иногда огорчаются, что не так идут, и не так живут, как просил и учил дорогой владыка, что еще до сих пор оступаются, что не могут полностью выполнить его заветов.

Тут же, у дорогой могилы, просят прощения, помощи и руководства к дальнейшей жизни. И уходят от могилы не печальные, а умиротворенные, радостные, что есть у них дорогая могила и дорогой владыка. Твердо верят они, что он слышит их и помогает им своими молитвами и до сих дней.

Так до сей поры общаются все, оставшиеся в Алма-Ате духовные его чада, а те, которые разъехались, которых жизнь разметала по разным уголкам страны, в день кончины владыки и в день его Ангела в своих храмах служат панихиды и молятся о нем, глубоко надеясь, что он слышит всех, кто обращается к нему, где бы они не находились.

Да, такая уверенность есть у всех, кто знал и лично общался с владыкой Николаем. Почему? Потому что все мы верим, что всей своей жизнью владыка жил только для людей, любил людей, а значит жил для Бога и любил Бога, потому что ап. Иоанн, совершенно ясно говорит: «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Иоан. 4, 7-8).

А усопший владыка любил людей. Любил всех, не разделяя на сословия. Вот поэтому мы верим, что Он с Господом и сейчас, после своего упокоения.

Мы не решаемся давать характеристику почившего митрополита Николая и оценивать его труды по управлению обширной епархией, которую он воспринял, можно сказать из развалин и которую усердно окормлял в течение десяти лет, посвящая без остатка все силы на дело своего служения и никогда «не ища своего си, но токмо еже ближнего». Мы крепко надеемся, что Господь в Небесном Царствии воздаст достойную награду верному Своему и благому рабу, стоявшему на своей страже до последнего вздоха. А на земле да будет ему наградой вечная, светлая и благодарная память всех, его знавших, всех его духовных чад и почитателей, единодушно и убежденно признающих, что «таков нам подобаше архиерей». Ибо все, что ищет в своем архипастыре верующая русская православная душа, было нам дано почившим святителем.

Вот то немногое, чем я хотел бы поделиться с Вами. А сейчас молю Господа Бога даровать мир и покой душе нашего незабвенного святителя земли Российской, нашей Русской Православной Церкви, телу которого Господь-Благодатель предназначил мирное лежание в братской нам земле Казахстана, а нам надежду на встречу с ним в блаженной вечности. Аминь.