Свято-Покровський Голосіївський монастир

       
        Святой император Юстиниан и его эпоха (продолжение)
       
        Ответом на срыв переговоров со стороны Кавада стали репрессии против близко родственных лазам иверов, которые, по характеристике Прокопия, «христиане и лучше всех известных нам народов хранят уставы этой веры, но издревле… находятся в подчинении у персидского царя. Каваду же вздумалось насильственно обратить их в свою веру. Он потребовал от их царя Гургена, чтобы он выполнял все те обряды, которых придерживаются персы, и, помимо прочего, ни в коем случае не предавать земле умерших, но всех их бросать на съедение птицам и псам»[27]. Царь Гурген, или, по-другому, Бакур, обратился за помощью к Юстину, и тот направил племянника императора Анастасия патриция Прова в Боспор Киммерийский, чтобы правитель этого государства за денежное вознаграждение направил свои войска против персов на помощь Гургену. Но миссия Прова не принесла результатов. Правитель Боспора в помощи отказал, и персидская армия оккупировала Грузию. Гурген вместе со своей семьей и грузинской знатью бежал в Лазику, где они продолжили сопротивление вторгшимся теперь уже в Лазику персам.
       
        Рим начал войну с Ираном. В стране лазов, в мощной крепости Петра, расположенной у современного поселка Цихисдзири, между Батумом и Кобулети, был размещен римский гарнизон, но основным театром боевых действий стал привычный для войн римлян с персами регион – Армения и Месопотамия. В Персоармению вошла римская армия под командованием юных полководцев Ситты и Велисария, которые имели звания копьеносцев Юстиниана, а против месопотамского города Нисибиса двинулись войска во главе с магистром армии Востока Ливеларием. Ситта и Велисарий действовали успешно, они разорили страну, в которую вошли их армии, и, «захватив в плен множество армян, удалились в свои пределы»[28]. Но вторичное вторжение римлян в Персоармению под командованием тех же военачальников оказалось неудачным: они потерпели поражение от армян, предводителями которых были два брата из знатного рода Камсараканов – Нарсес и Аратий. Правда, вскоре после этой победы оба брата изменили шаху и перешли на сторону Рима. Между тем армия Ливелария во время похода несла основные потери не от противника, но из-за изнурительной жары и в конце концов вынуждена была отступить.

В 527 году Юстин сместил незадачливого военачальника, назначив вместо него магистром армии Востока племянника Анастасия Ипатия, а дуксом Месопотамии – Велисария, на которого и было возложено командование войсками, отступившими от Нисибиса и расквартированными в Даре. Рассказывая об этих перемещениях, историк войны с персами не преминул заметить: «Тогда же в качестве советника был к нему назначен Прокопий»[29] – то есть он сам.

В правление Юстина Рим оказал вооруженную поддержку далекому эфиопскому царству со столицей в Аксуме. Христианский царь Эфиопии Калеб вел войну с царем Йемена, который покровительствовал местным иудеям. И с помощью Рима эфиопам удалось одержать победу над Йеменом, восстановив в этой стране, расположенной по другую сторону Баб-эль-Мандебского пролива, господство христианской религии. А.А. Васильев по этому поводу замечает: «Мы в первый момент удивлены, видя, как православный Юстин, который… начал наступление против монофизитов в своей собственной империи, поддерживает монофизитского эфиопского царя. Однако за официальными границами империи византийский император поддерживал христианство в целом… С внешнеполитической точки зрения, византийские императоры рассматривали каждое завоевание для христианства как важное политическое и, возможно, экономическое завоевание»[30]. В связи с этими событиями в Эфиопии впоследствии сложилась приобретшая официальный статус легенда, вошедшая в книгу «Кебра Негаст» («Слава царей»), согласно которой два царя – Юстин и Калеб – встретились в Иерусалиме и там поделили между собой всю землю, но при этом худшая ее часть отошла к Риму, а лучшая – к царю Аксума, потому что у него более знатное происхождение – от Соломона и царицы Савской, а его народ поэтому является богоизбранным Новым Израилем, – один из многих примеров наивной мессианской мегаломании.

В 520-е годы Римская империя пострадала от нескольких землетрясений, разрушивших крупные города в разных концах государства и среди них Диррахий (Дуррес), Коринф, Аназарб в Киликии, но самым пагубным по своим последствиям стало землетрясение, постигшее насчитывавший около 1 миллиона жителей мегаполис Антиохию. Как пишет Феофан Исповедник, 20 мая 526 года, «в 7-м часу дня, во время консульства в Риме Оливрия, великая Антиохия Сирийская, по гневу Божию, претерпела несказанное бедствие… Почти весь город обрушился и стал гробом для жителей. Некоторые, находясь под развалинами, сделались еще заживо жертвой огня, выходившего из-под земли; другой огонь ниспадал с воздуха в виде искр и, как молния, сжигал кого только встречал; при этом земля тряслась в продолжение целого года»[31]. Жертвой стихийного бедствия пали до 250 тысяч антиохийцев во главе со своим патриархом Евфрасием. На восстановление Антиохии понадобились огромные расходы, и продолжалось оно десятилетиями.

С самого начала своего правления Юстин опирался на помощь племянника. 4 апреля 527 года глубоко состарившийся и тяжело больной император назначил Юстиниана своим соправителем с титулом августа. Император Юстин скончался 1 августа 527 года. Перед кончиной он испытывал мучительные боли от застарелой раны в ноге, которая в одном из сражений была пронзена вражеской стрелой. Некоторые историки задним числом ставят ему иной диагноз – рак[32]. В свои лучшие годы Юстин, хотя и был малограмотен, отличался изрядными способностями – иначе бы он не сделал карьеры военачальника и тем более не стал бы императором. «В Юстине, – по словам Ф.И. Успенского, – следует видеть человека, вполне подготовленного для политической деятельности, который вносил в управление определенный опыт и хорошо обдуманный план… Главный факт деятельности Юстина – это окончание продолжительного церковного спора с Западом»[33], что другими словами можно обозначить как восстановление Православия на востоке империи после длительного засилья монофизитства.

Юстиниан и Феодора

После кончины Юстина его племянник и соправитель Юстиниан, в ту пору уже носивший титул августа, остался единственным императором. Начало его единоличного и в этом смысле монархического правления не вызвало замешательства ни во дворце, ни в столице, ни в империи.

Будущего императора до возвышения его дяди звали Петром Савватием. Юстинианом он назвался в честь своего дяди Юстина, усвоив себе затем, уже став императором, как это делали и его предшественники, фамильное имя первого христианского автократора Константина – Флавий, так что в консульском диптихе 521 года его имя читается как Флавий Петр Савватий Юстиниан. Он родился в 482 или 483 году в деревне Таурисия близ Бедерианы, родной деревни своего дяди по матери Юстина, в бедной крестьянской семье Савватия и Вигилансии, иллирийского, как считает Прокопий[34], или, что менее вероятно, фракийского происхождения[35]. Но даже в сельской глубинке Иллирика в ту пору пользовались, помимо местного языка, латынью, и Юстиниан знал ее с детства. А затем, оказавшись в столице, под покровительством своего дяди, сделавшего блестящую генеральскую карьеру в правление Анастасия, Юстиниан, обладавший незаурядными способностями, неиссякаемой любознательностью и исключительным прилежанием, овладел греческим языком и получил основательное и всестороннее, но по преимуществу, как это можно заключить по кругу его позднейших занятий и интересов, юридическое и богословское образование, хотя он был также сведущ в математике, риторике, философии и истории. Одним из его учителей в столице был выдающийся богослов Леонтий Византийский.

Не имея склонности к военному делу, в котором замечательно преуспел Юстин, он сложился как человек кабинетный и книжный, одинаково хорошо подготовленный как для ученой, так и для государственной деятельности. Тем не менее, Юстиниан начал карьеру при императоре Анастасии с офицерской должности в дворцовой схоле экскувитов под началом дяди. Свой опыт он обогатил пребыванием в течение нескольких лет при дворе остготского короля Теодориха Великого в качестве дипломатического агента Римского правительства. Там он лучше узнал латинский Запад, Италию и варваров-ариан.

В правление Юстина, став его ближайшим помощником и затем соправителем, Юстиниан удостоился почетных титулов и званий сенатора, комита и патриция. В 520 году он был назначен консулом на следующий год. Празднества, состоявшиеся по этому поводу, сопровождались «самыми затратными играми и спектаклями на ипподроме, которые когда-либо знал Константинополь. В большом цирке было убито не менее 20 львов, 30 пантер и точно не известное число других экзотических зверей»[36]. Одно время Юстиниан занимал должность магистра армии Востока; в апреле 527 года, незадолго до кончины Юстина, он был провозглашен августом, став не только de facto, но теперь также de jure соправителем своего находившегося уже при смерти дяди. Церемония эта прошла скромно, в личных покоях Юстина, «откуда уже не позволяла ему выходить тяжелая болезнь», «в присутствии патриарха Епифания и других высших сановников»[37].

Словесный портрет Юстиниана находим у Прокопия: «Был он не велик и не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка полноватый; лицо у него было округлое и не лишенное красоты, ибо и после двухдневного поста на нем играл румянец. Чтобы в немногих словах дать представление о его облике, скажу, что он был очень похож на Домициана, сына Веспасиана»[38], – статуи которого сохранились. Этому описанию можно доверять, тем более что оно соответствует не только миниатюрным рельефным портретам на монетах, но также и мозаичным изображениям Юстиниана в равеннских церквях святого Аполлинария и святого Виталия и порфирной статуе в венецианском храме святого Марка.

Но едва ли стоит доверять тому же Прокопию, когда он в «Тайной истории» (по-другому названной «Анекдота», что значит «Неизданное», так что этот условный заголовок книги, ввиду ее своеобразного содержания, вошел впоследствии в обиход как обозначение соответствующего жанра – хлестких и язвительных, но не непременно достоверных рассказов) характеризует нрав и нравственные правила Юстиниана. По меньшей мере, к его злым и пристрастным оценкам, столь контрастирующим с другими высказываниями, уже панегирического тона, которыми он в изобилии оснащал свою историю войн и в особенности трактат «О постройках», стоит отнестись критически. Но, учитывая крайнюю степень раздражительной неприязни, с которой пишет Прокопий о личности императора в «Тайной истории», нет оснований усомниться в справедливости помещенных в ней характеристик, представляющих Юстиниана с лучшей стороны, независимо от того, в каком – позитивном, негативном или сомнительном – свете они виделись самому автору с его особой иерархией этических ценностей. «У Юстиниана, – пишет он, – всякое дело шло легко… потому что он… обходился без сна и являлся самым доступным человеком на свете. У людей, хотя бы и незнатных и совершенно безвестных, была полная возможность не только явиться к тирану, но и иметь с ним тайную беседу»; «в христианской вере он… был тверд»; «он, можно сказать, почти не испытывал потребности во сне и никогда не ел и не пил досыта, но ему было достаточно едва прикоснуться к еде кончиками пальцев, чтобы прекратить трапезу. Словно это казалось ему делом второстепенным, навязанным природой, ибо он зачастую по двое суток оставался без пищи, особенно когда наступало время кануна празднования так называемой Пасхи. Тогда часто… он оставался без пищи по два дня, довольствуясь небольшим количеством воды и дикорастущих растений, и, поспав, дай Бог, час, все остальное время проводил в постоянном расхаживании»[39].

Об аскетическом подвижничестве Юстиниана Прокопий подробнее писал в книге «О постройках»: «Постоянно он поднимался с ложа на рассвете, бодрствуя в заботах о государстве, всегда и делом и словом руководя самолично государственными делами и в течение утра, и в полдень, а зачастую и всю ночь. Поздно ночью он ложился у себя на ложе, но очень часто сейчас же вставал, как бы сердясь и негодуя на мягкие подстилки. Когда же он принимался за пищу, то он не прикасался ни к вину, ни к хлебу, ни к чему другому, являющемуся съедобным, но питался только овощами, и при этом грубыми, долгое время выдержанными в соли и уксусе, а питьем для него служила чистая вода. Но и этим он никогда не насыщался досыта: когда подавались ему блюда, он, только попробовав от тех, которыми он в это время питался, остальное отсылал назад»[40]. Его исключительная преданность долгу не сокрыта и в пасквильной «Тайной истории»: «То, что он желал издать от своего имени, он не поручал составить тому, кто имел должность квестора, как это было заведено, но считал допустимым делать это по большей части самому». Причину этого Прокопий усматривает в том, что в Юстиниане «не было ничего от царского достоинства, да он и не считал нужным блюсти его, но и языком, и внешним видом, и образом мыслей он был подобен варвару»[41]. В подобных умозаключениях характерным образом обнаруживается мера добросовестности автора.

(продолжение следует)