Старец Паисий Святогорец. Сребролюбец собирает для других.
— Вот, Геронда, два маленьких братишки: младший раздает, а старший нет.
— Пусть родители выучат и старшего находить сладость в даянии. И если старший потрудится над этим, то он получит воздаяние большее, чем младший, дающий по своей природе, и станет лучше его
— Геронда, как избавиться от сердечной стесненности, которая мешает нам давать что-то другим?
— Ты что же это, скряга?! Вот я тебя! Выгоню! И на послушании например, если ты трудишься в архондарике, то сразу возьми себе благословение раздавать на будущее [чтобы не испрашивать каждый раз вновь]. Видишь, сколь независтно Бог подает всем Свои благословения? А если не привыкнуть давать, то потом приучаешься к скупости и дать что-то другому уже нелегко.
Сребролюбец — это копилка, он собирает для других. Таким образом он теряет и радость даяния, и воздаяние божественное. «Что ты их копишь? — спросил я как-то одного богача. — Обязательств у тебя нет. Что ты с ними будешь делать?» — «Когда умру, — отвечает он, — здесь останутся.» — «А я, — говорю ему, — даю тебе благословение взять все, то накопишь, с собой на тот свет.»— «Здесь, — говорит oн, — здесь останутся. Если умру, то пусть другие их разберут.» — «Здесь-то, — говорю, — они останутся. Но задача в том, чтобы ты раздал их своими руками сейчас, пока ты жив!» Нет человека глупее, чем многостяжатель. Он постоянно собирает, постоянно живет в лишении и в конечном итоге на все свои сбережения покупает себе вечную муку. Многостяжатель дошел до последней степени глупости, потому что он не дает другим материальные блага, тонет в них и теряет Христа.
Над скрягой смеются люди. Был один помещик очень богатый: и земли имел в одной области, и апартаменты в Афинах, но уж очень он был скуп. Однажды он сварил для рабочих, которые трудились у него на полях, кастрюлю фасолевой похлебки, жидкой-прежидкой. А в те времена несчастные работники начинали трудиться с утра, с восхода солнца, и заканчивали на закате. В полдень, когда они присели отдохнуть, хозяин опростал похлебку в большой противень и позвал их обедать. Бедняги-рабочие расселись вокруг, начали есть: то какую фасолину подцепят ложкой, а то одну жижу! А один из этих рабочих здорово умел поддеть. Откладывает он ложку, отходит в сторонку, снимает башмаки, носки и делает вид, что хочет забраться с ногами в противень с похлебкой. «Ты чего делаешь?» — спрашивают его остальные. «Да вот, — говорит, — хочу залезть внутрь, поискать, может быть, нашарю какую-нибудь фасолину!» Таким вот скрягой был этот несчастный помещик. Поэтому в тысячу раз предпочтительнее, если человеком овладеет расточительность, чем скупость.
— Скупость, Геронда, это болезнь.
— Очень страшная болезнь! Нет болезни страшнее, чем овладевшая человеком скупость. Бережливость — это дело хорошее, но надо быть внимательным, чтобы диавол потихоньку не овладел тобой с помощью скупости.
— А некоторые, Геронда, от скупости остаются голодными.
— Разве только лишь голодными? Был один богатый торговец, держал большой магазин, а сам разрезал перочинным ножиком спички на три части. А у другой большой богачки была сера, так она всегда держала горящие угли и, чтобы развести огонь, зажигала серу от углей, чтобы не потратить ни спички. А сама имела дома, земли, богатое состояние.
Я не говорю, что надо быть транжиром. Но транжир, если у него что-то попросишь, по крайней мере, даст тебе это легко. Скряга же пожалеет дать тебе что-либо. Однажды две соседки, домашние хозяйки, завели беседу о салатах, об уксусе, и в разговоре одна из них говорит: «У меня есть очень хороший уксус.» Прошло какое-то время, и другой бедолажке понадобилось немного уксуса. Пошла она к соседке с просьбой, а та ей в ответ: «Послушай-ка, милая, ведь если бы я свой уксус раздавала, то он бы у меня и по семи лет не водился!»
Хорошо одновременно быть бережливым и раздавать. Бережливый не значит скряга. У моего отца деньги не задерживались. В Фарасах не было гостиницы, вместо нее был наш дом. Кто приходил в село, шел на ночлег к старосте. Гостя кормили, мыли ему ноги и еще носки ему чистые давали.
Сейчас я вижу, как даже в некоторых храмах, где бывают паломники, целые кладовые забиты лампадами, но все равно не говорят «У нас есть,» чтобы люди перестали их приносить. Ни использовать эти лампады не могут, ни продать, но и не раздают их. Начав собирать, человек этим связывается и отдавать уже не может. Но если человек начнет не собирать вещи, а раздавать их, тогда его сердце — он и не поймет как — соберется во Христе. У какой-то вдовы нет денег, чтобы купить на одежку своим детям аршин ткани, а я буду копить? Да как я это вынесу? У меня в каливе нет ни тарелок, ни кастрюль, есть жестяные баночки. Чем покупать что-то для себя, я предпочитаю дать пятьсот драхм какому-нибудь студенту, чтобы он смог поехать из одного монастыря в другой. Не собирая, ты имеешь благословение от Бога. Когда ты даешь благословение другому, то берешь благословение сам. Благословение рождает благословение.
Доброе расположение — это все.
— А если, Геронда, у меня просят помощи, но мне нечего дать?
— Когда я хочу подать милостыню и мне нечего дать, я даю милостыню кровью. Тот, кто что-то имеет и оказывает другим материальную помощь, испытывает радость, тогда как человек, которому нечего дать другим, постоянно страдает и в смирении говорит себе: «Я не оказал милостыни своему ближнему.» Доброе расположение — это все. У иного богача есть что дать, но он не дает. А какой-нибудь бедняк хочет дать, но не дает, потому что дать ему нечего. Одно от другого отличается. Богатый, подав милостыню, чувствует удовлетворение. А бедному больно, он хочет сделать добро, но ему нечего дать ближнему. Он душевно страдает, тогда как, будь у него что-то, он отдавал бы его и не мучился. Доброе расположение видно по делам. Если кто-то попросит милостыни у бедняка и тот, сам испытывая лишения, подаст ему, то независимо от того, пропьет ли эти деньги человек, получивший милостыню, бедняк, подавший ее, получит душевную радость, а Бог, просветив кого-то еще, поможет материально и милостивому бедняку. А иногда, знаете, какая случается несправедливость? Человек, чтобы помочь ближнему, отдает ему то, что имеет сам, а другой в своем помысле истолковывает это, как ему нравится…
— Что вы имеете в виду, Геронда?
— Предположим, что у какого-то несчастного есть всего-навсего пять тысяч драхм в кармане. Встречает он на дороге нищего, сует их ему в руку и убегает. Нищий видит, что это пять тысяч, и радуется. Проходит в это время мимо какой-то богатей и, видя, что другой подал пять тысяч милостыни, говорит в своем помысле: «Раз он так пятерки раздает, то кто его знает, сколько у него денег? Миллионер, небось!» И подает этот богатей нищему пятьсот драхм, успокаивая помысл тем, что исполнил свой долг. Между тем все, что имел тот несчастный, и была эта пятерка. И как только он увидел нищего, его сердце взыграло, и он ее отдал. А если бы и богач немножко духовно работал [над собой], то имел бы добрый помысл и сказал бы: «Гляди-ка, отдал последнее» или: «У самого и было-то всего тысяч десять, а пять отдал нищему.» Но как ему придет добрый помысл, если он духовно не работал [над собой]? Вот он и комментирует: «Раз он так деньгами швыряется, значит, лопатой их гребет.»
А некоторые люди подают пятьсот или тысячу драхм нищему, но с бедным работником, трудившимся у них, из-за пяти или десяти драхм устраивают целые еврейские базары. Я не могу понять: ну хорошо, ты даешь пятьсот или тысячу драхм тому, кого не знаешь, и при этом оставляешь голодным того, кто рядом с тобой и помогает тебе? А ведь его ты обязан полюбить и ему помочь прежде всего. Но, видимо, милостыня этих людей делается для того, чтобы их похвалили. А какого-нибудь рабочего такие люди, движимые мирской логикой, могут еще и в суд потащить якобы для того, чтобы не быть посмешищем в глазах других. Одна женщина, ходившая в церковь, рассказала мне, что однажды она хотела купить дрова у одной бабушки, которая их три часа везла на мулах из леса в деревню. А в тот день эта бабушка прошла еще полчаса лишних, то есть в общей сложности три с половиной, потому что обходила сторожевые посты, чтобы ее не схватили лесники. «И почем же?» — спрашивает ее госпожа. «Пятнадцать драхм,» — отвечает старушка. «Нет, — говорит госпожа, — это много. Я плачу тебе за них одиннадцать драхм.» «Так-то вот, — сказала она мне потом, — это чтобы нас, людей духовных, не считали дураками.» Я ей после задал трепку! Бабуля держала двух мулов и потеряла два дня, чтобы выручить двадцать две драхмы. Почему бы не дать ей двадцать драхм сверху?! Так нет же, вместо этого надо было устроить настоящую еврейскую торговлю.
| Прощеное воскресенье: Простить — значит, принять | <-- | --> | Преподобный Парфений, епископ Лампсакийский |
