Беседы на Евангелие от Марка (Глава ХII, ст.1-12) продолжение
Однажды к великому старцу пустыни, авве Зосиме, пришел атаман шайки разбойников, гроза проезжих караванов, наводивший ужас на всю окрестность своими дерзкими набегами.
— Авва, — сказал он, — я прошу иноческого пострига…
Старец взглянул на него с удивлением.
— Не удивляйся, — продолжал разбойник грустно, — меня замучила совесть… В последнем набеге на персидский караван мы убили двух женщин… У одной из них на руках был маленький ребенок. Нам невозможно было с ним возиться, и, чтобы малютка не страдал, я перерезал ему горло… С тех пор я не знаю покоя… Он все время стоит у меня перед глазами… окровавленный, трепещущий… Я не могу больше переносить! Я измучился… Старец, постриги меня! Может быть, мне удастся трудами и молитвою заслужить прощение у Бога!
Преподобный Зосима постриг атамана в иноки.
Прошло девять лет. Новый инок удалился в самый уединенный утолок пустыни и там в сырой, угрюмой пещере весь отдался покаянному подвигу. Он не жалел себя: самые суровые подвиги, самые тяжелые истязания, какие только изобрела аскетическая дисциплина восточных пустынь, нес он с готовностью и усердием. Только в этом напряжении всех сил, в страшном утомлении и изнурении подвижничества удавалось ему порой заглушить внутреннюю боль совести.
Но в один день он снова пришел к преподобному Зосиме. Отдай мне мои мирские одежды, — сказал он. — Я хочу вернуться в мир…
Сын мой! Что с тобой? Почему?
— Авва, авва! Я не могу успокоиться… Передо мной опять зарезанный младенец… В его глазах упрек, как будто он спрашивает: зачем ты убил меня?.. Господь не приемлет моего покаяния. Я хочу отдать себя суду и понести то, что я заслужил. Может быть, Господь простит меня!
Он надел свои прежние одежды, сам предал себя в руки правосудия и был усечен мечом.
Пролитая кровь вопиет к небу об отмщении.
В новозаветном христианстве заповедь об убийстве получила дальнейшее расширение и развитие. Как и во всех Своих заповедях, Господь старается не столько предупредить внешние злые поступки, сколько пресечь самый корень греха, гнездящийся в сердце человека. Вот почему Евангелие запрещает не только убийство как высшее проявление злобы, но и все сравнительно мелкие обнаружения этого чувства, однородные по своей внутренней природе.
Вы слышали, — говорит Господь, — что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака» (пустой человек), подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной (Мф. V, 21–22).
Таким образом, запрещаются все проявления злого чувства не только в действиях, но и в словах, ибо злоба, как и всякая другая страсть, проходит три фазиса своего развития — мысль, слово и дело — и во всех этих формах остается одинаково опасной и греховной. Злая мысль легко переходит в злое слово, которое, в свою очередь, также легко вызывает злое действие, причем качественной разницы в этих трех моментах нет.
Как часто мы забываем эту заповедь Спасителя и какие превратные понятия о злых словах и брани установились в русской жизни! Всегда снисходительные ко всем видам порока, мы почти не считаем сквернословия и брани за грех, а порой готовы видеть в этом даже какое-то молодечество, удальство русской натуры. «Брань на вороту не виснет», «милые бранятся — только тешатся», «бранят — дарят» — все эти пословицы действительно выражают взгляд и настроения русского народного духа, хотя, конечно, их нельзя назвать произведениями народной мудрости.
И кажется, ни в одном народе жизнь не засорена до такой степени этим мутным потоком ругани, как жизнь народа русского. Вряд ли на земном шаре найдется язык, столь виртуозный в изобретении самых ужасных, часто кощунственных, богохульных ругательств, как наш родной язык, этот великий, могучий, правдивый и свободный, по выражению Тургенева, русский язык. Эта всюду висящая в воздухе брань, эта привычка сдабривать почти каждое слово трехэтажными проклятиями некоторым писателям кажется даже неотъемлемой чертой русского народного темперамента.
У Станюковича в его «Морских рассказах» есть такая сцена: на военном клипере «Забияка» отдан приказ не ругаться.
— Осмелюсь доложить, — возражал один из боцманов, — что вовсе отстать никак невозможно, ваше благородие, как перед истинным Богом докладываю. Дозвольте хучь тишком… Чтобы, значит, честно, благородно, ваше благородие!..
И после этого разговора из уст его льется опять та вдохновенная импровизация ругани, которая стяжала ему благоговейное удивление всей команды…
И это кажется вполне естественным. Иначе и быть не может. Так привыкают люди к курной избе, где к человеческим испарениям примешивается вонь телят и ягнят, зимующих вместе с хозяевами. От этой вони даже теплее кажется… Так можно привыкнуть и к сквернословию и совершенно не замечать его в атмосфере окружающей жизни.
А между тем это великий грех.
| Старец Паисий Святогорец. Причиной того, что человек оправдывает себя, является его эгоизм | <-- | --> | Беседы на Евангелие от Марка (Глава ХII, ст.1-12) продолжение |
